Канон: Оно (2017)
Автор: h_Ronnia
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1369 слов
Персонажи: Беверли Марш, Эл Марш
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Беверли Марш беспокоит папочку.
Примечание/Предупреждения: жестокое отношение к животным
читать дальше
Беверли признает, что отец никогда её не любил. Потом, окончательно избавившись от ночных кошмаров и мысленно вернувшись в жаркое лето 1957 года.
В июле 1957 года она нашла котят в гараже.
Отец так называл старый покосившийся сарай (у них ведь и машины-то никогда не было) и обычно проводил там время от завтрака и до обеда, выискивая какие-то занятия. Никогда прежде он не просил ни её, ни маму составить себе компанию. Одиночество поднимало ему настроение. Так случилось и в тот день — но за обедом, улыбчивый и весёлый, папа потрепал Беверли по щеке:
— Пойдём-ка со мной, крошка. Подсобишь в гараже.
Шум воды оборвался сразу, едва мама завернула кран. Слив харкнул в старые трубы комом мыльной воды с объедками. Раковина всхрапнула. Мама придавила её сверху покрасневшей рукой и неуверенно покосилась на отца:
— Помощи от неё кот наплакал, смотри, какая тощая, Эл. Давай, ты выпьешь кофе, а я пока приберу со стола и...
— Нет, — отрезал отец, и Беверли не сдержала укоризненного вздоха. Зачем мама пытается всё испортить? — Это дельце как раз для моей крошки.
Отец подмигнул ей, и Беверли решила, что лучше этому дню уже не стать.
От гаража за версту несло старыми тряпками, что больше не годились для уборки, зато для «мужской работёнки» — вполне. Этот запах изъеденной от времени и стирок ткани Беверли не спутала бы ни с одним другим. Так пахло от её собственной одежды, от штор в гостиной и от мамы.
Отец посторонился. Короткими выгоревшими волосками на шее Беверли ощутила его дыхание, пока он закрывал дверь, и судорожно качнулась в затхлую и тёмную комнату.
Отец хмыкнул так, будто она только что испортила весь сюрприз, и стоило бы немедленно вернуться на прежнее место (всё внутри бунтовало против этого, но не огорчать же папу сильнее, он ведь добр к ней)
...вспыхнул свет.
Отец, прихрамывая, подошёл к приставленной к стене лестнице. Стопа у него до сих пор оставалась опухшей настолько, что ни во что, кроме старых разношенных кроссовок, не умещалась. Конечно, и речи не шло, чтобы в такой обувке идти на работу, а потому он имел полное право помянуть крепким словцом растяпу-санитара, прокатившего по его ногам каталку. Пусть остолоп скажет спасибо, что остался при зубах в больничном коридоре, пусть скажет спасибо, что Эл Марш пёчется о своей бессмертной душе.
Беверли поджала губы. Разговоры о Душе и Боге, что так любил заводить отец, не на шутку пугали, хотя бы тем, что сводились неизменно к обсуждению грехопадения и его вопросу о мальчиках.
«Ты же понимаешь, что все эти пустоголовые мальчишки только и думают, как испортить мою малышку?»
Отец задел её совершенно случайно, толкнул в бок: повело под тяжестью лестницы. Не удержал равновесия, и нижняя перекладина врезалась Беверли под колено. Боль обожгла ногу и выше, и ниже. Беверли присела, отчаянно растирая зудящую кожу. Если сейчас же приложить лёд, то завтра даже синяка не останется, но пока — чертовски больно.
— Забирайся, девочка.
Отец говорил так, только когда она огорчала, беспокоила его. Не крошка и не малышка, а именно девочка. Такая же слабая, как все девчонки. Девочка, а не сын. Дочурка в платье, что-то там лепечущая о разрешении переодеться.
— Так что же, девочка, — ласково проговорил отец, перехватывая лестницу удобнее — сухое дерево хрустнуло. — Мне подождать, пока твоя мамаша подыщет юбку подлиннее тех, в каких разрешает шляться по городу?
На лбу у него вздулись вены, пара капель слюны упала на голое предплечье Беверли, и она торопливо выпрямилась, не в силах отвести глаз от его злого лица. Обтрёпанный край подола болтался чуть выше ушиба, но когда она закинула ногу на первую перекладину — взлетел чуть ли не к кромке трусиков. Отец сипло выдохнул, и Беверли принялась быстрее карабкаться вверх, пока он ещё хоть как-то держал дрожащую старую лестницу.
Не глядеть вниз, представляя, что идёшь по канату над ревущей пастью циркового шатра, что на спине верёвка, а ниже — страховочная сетка. Что ветер не задирает платье до плеч и что под платьем яркие шорты, как у тех гимнасток с ярмарки, и всё, что должно быть скрыто от чужих глаз — скрыто.
Что за стенами цирка сегодня один, а завтра другой город. И ни один из них не Дерри.
Беверли упёрлась локтями в дощатый пол.
— Есть там что?
Голос отца, глухой из-под плотно сбитых крепких досок, шкворчал раздражением. Беверли осмотрелась, напрягая зрение, чтоб точно ничего не упустить. А потом различила в углу тугой разноцветный комок и взвизгнула:
— Пап, — мама точно отругает её за занозы в ладонях, но сейчас было не до того. Она и не вспомнила бы уже, что едва не спланировала настоящий побег из дома.— Здесь котята!
Маленькие, ещё слепые, они тыкались Беверли в руки. Она взяла сразу двоих — чёрного и серого, прижала к щеке, вдыхая их тёплый запах. Прозрачные и мягкие когти впивались ей в шею и грудь, котята — каждый, раз, два, три, четыре, пять — стремились вскарабкаться повыше, принюхиваясь тоже и взволнованно пища на разные лады. Беверли рассмеялась, подбородком прижимая одного из котят к своему плечу. Тот не растерялся и, выпустив когти, повис на её растрепавшийся косе. Кожа на макушке натянулась — совсем не больно. Она знала, как бывает, если кто-то хочет вырвать твои волосы.
— Давай их сюда, девочка.
Беверли застыла. Один из котят, с подпалинами, продолжал топтаться по её животу, и довольно урчал. Кажется, утром она опрокинула на платье стакан с остатками молока. У неё скрутило живот.
— Беверли! — лестница гулко стукнула по откинутой крышке, и отец яростно охнул. — Ты что же, хочешь, чтоб я тут кости переломал?
Она облизнула губы пересохшим языком. Господи, почему же нельзя помолчать, что за пустомеля ты, девочка? Правда, она ведь не выболтала, скольких котят видела, так? Что, если отдать ему двоих, значит, остальные... Как она сможет выбрать?!
— Их не поймать, — выпалила она, свешиваясь в проём и отпихивая котят подальше от себя. — Они совсем дикие и пасти в пене, честное слово, папа.
— Если ты немедленно не спустишь чёртовых выродков, я клянусь Богом, что накормлю их мамашку самой большой порцией приманки!
— Папа, — судорога, пронзившая от пят до низа живота, поползла выше, в голове лихорадочно застучало. Слова влажно чавкнули в горле, как нарыв, что скорее задушит её, чем прорвётся однажды.
Она отползла назад, утыкаясь лбом в пол.
Они с матерью каждый месяц снимали с дыр в стенах фанеру, чтоб подсыпать ещё красноватых гранул крысиной приманки, и заколачивали всё, как было.
Видимо, однажды одну дыру пропустили, и чёрная жирная крыса выползла на середину спальни. Беверли поджала ноги, хватаясь за «Сказки братьев Гримм», которые напрасно читала перед сном. Она готова была уже запулить книгой в голову крысе (именно такие острозубые твари забирались ночью в кровать к девочкам, что трогают себя промеж ног или, не приведи Господь дают там потрогать мальчикам, и выгрызают им кишки). Но крыса вовсе не собиралась нападать. Она вперила взор мелких чёрных глаз в воинственное лицо Беверли и испустила пронзительный вопль. Закричала так громко и протяжно, что Беверли и сама вскрикнула, закрываясь уже не от мнимой опасности, а от её измученного взгляда, от вида кровавых кишок, лоскутами тянувшихся за лысым хвостом, как остатки мишуры на ссохшейся рождественской ёлке.
Она не могла допустить, чтоб и кошку мама так же деловито убрала в мусорный пакет и швырнула ещё полуживую в бочку для сжигания мусора.
Она отдала их. Отец не обронил ни слова, не велел Беверли ждать наверху, но она бы и сама не стала спускаться. Последний котёнок, он уже успел устроиться у неё под взмокшими волосами, скрылся за крышкой люка. Беверли продолжала чувствовать его тяжесть на шее. Долгие годы продолжала.
Надсадно проскрипела лестница, которую на этот раз отец даже не приподнял. Не было нужды раскрывать глаза, чтоб понять — он засовывает котят в холщовый мешок, а они цепляются когтями, думая, что всё ещё ползут по её платью...
Она всхлипнула, зажав рот подолом, и горячая рвота хлынула прямо на юбку, сквозь пальцы на колено, продолжавшее наливаться кровью, как жадный комар. Немного и лопнет. Её вырвало ещё раз.
До возвращения отца она успела кое-как привести себя в порядок, но не была уверена, что справилась хорошо — от боли перед глазами плыло. Ей хотелось рухнуться в кровать и спать несколько суток подряд.
— Поглядите-ка на мою девочку, господа,— отец приобнял её за талию, снимая с последних перекладин. Беверли не отстранилась — стоять самой было невыносимо. — Вот она, моя крошка, без тебя я бы не справился, Бевви. Так ведь?
Она постаралась не замечать свежих комьев земли на треснувших мысах его кроссовок, но запах, сырой, тяжёлый, болотистый, одолевал. Тошнота вернулась. И на миг, на долю секунды, когда отец поднял её на руки, Беверли в последний раз в своей жизни подумала, что любит папу.
В июле 1957 года она нашла котят в гараже.
Отец так называл старый покосившийся сарай (у них ведь и машины-то никогда не было) и обычно проводил там время от завтрака и до обеда, выискивая какие-то занятия. Никогда прежде он не просил ни её, ни маму составить себе компанию. Одиночество поднимало ему настроение. Так случилось и в тот день — но за обедом, улыбчивый и весёлый, папа потрепал Беверли по щеке:
— Пойдём-ка со мной, крошка. Подсобишь в гараже.
Шум воды оборвался сразу, едва мама завернула кран. Слив харкнул в старые трубы комом мыльной воды с объедками. Раковина всхрапнула. Мама придавила её сверху покрасневшей рукой и неуверенно покосилась на отца:
— Помощи от неё кот наплакал, смотри, какая тощая, Эл. Давай, ты выпьешь кофе, а я пока приберу со стола и...
— Нет, — отрезал отец, и Беверли не сдержала укоризненного вздоха. Зачем мама пытается всё испортить? — Это дельце как раз для моей крошки.
Отец подмигнул ей, и Беверли решила, что лучше этому дню уже не стать.
От гаража за версту несло старыми тряпками, что больше не годились для уборки, зато для «мужской работёнки» — вполне. Этот запах изъеденной от времени и стирок ткани Беверли не спутала бы ни с одним другим. Так пахло от её собственной одежды, от штор в гостиной и от мамы.
Отец посторонился. Короткими выгоревшими волосками на шее Беверли ощутила его дыхание, пока он закрывал дверь, и судорожно качнулась в затхлую и тёмную комнату.
Отец хмыкнул так, будто она только что испортила весь сюрприз, и стоило бы немедленно вернуться на прежнее место (всё внутри бунтовало против этого, но не огорчать же папу сильнее, он ведь добр к ней)
...вспыхнул свет.
Отец, прихрамывая, подошёл к приставленной к стене лестнице. Стопа у него до сих пор оставалась опухшей настолько, что ни во что, кроме старых разношенных кроссовок, не умещалась. Конечно, и речи не шло, чтобы в такой обувке идти на работу, а потому он имел полное право помянуть крепким словцом растяпу-санитара, прокатившего по его ногам каталку. Пусть остолоп скажет спасибо, что остался при зубах в больничном коридоре, пусть скажет спасибо, что Эл Марш пёчется о своей бессмертной душе.
Беверли поджала губы. Разговоры о Душе и Боге, что так любил заводить отец, не на шутку пугали, хотя бы тем, что сводились неизменно к обсуждению грехопадения и его вопросу о мальчиках.
«Ты же понимаешь, что все эти пустоголовые мальчишки только и думают, как испортить мою малышку?»
Отец задел её совершенно случайно, толкнул в бок: повело под тяжестью лестницы. Не удержал равновесия, и нижняя перекладина врезалась Беверли под колено. Боль обожгла ногу и выше, и ниже. Беверли присела, отчаянно растирая зудящую кожу. Если сейчас же приложить лёд, то завтра даже синяка не останется, но пока — чертовски больно.
— Забирайся, девочка.
Отец говорил так, только когда она огорчала, беспокоила его. Не крошка и не малышка, а именно девочка. Такая же слабая, как все девчонки. Девочка, а не сын. Дочурка в платье, что-то там лепечущая о разрешении переодеться.
— Так что же, девочка, — ласково проговорил отец, перехватывая лестницу удобнее — сухое дерево хрустнуло. — Мне подождать, пока твоя мамаша подыщет юбку подлиннее тех, в каких разрешает шляться по городу?
На лбу у него вздулись вены, пара капель слюны упала на голое предплечье Беверли, и она торопливо выпрямилась, не в силах отвести глаз от его злого лица. Обтрёпанный край подола болтался чуть выше ушиба, но когда она закинула ногу на первую перекладину — взлетел чуть ли не к кромке трусиков. Отец сипло выдохнул, и Беверли принялась быстрее карабкаться вверх, пока он ещё хоть как-то держал дрожащую старую лестницу.
Не глядеть вниз, представляя, что идёшь по канату над ревущей пастью циркового шатра, что на спине верёвка, а ниже — страховочная сетка. Что ветер не задирает платье до плеч и что под платьем яркие шорты, как у тех гимнасток с ярмарки, и всё, что должно быть скрыто от чужих глаз — скрыто.
Что за стенами цирка сегодня один, а завтра другой город. И ни один из них не Дерри.
Беверли упёрлась локтями в дощатый пол.
— Есть там что?
Голос отца, глухой из-под плотно сбитых крепких досок, шкворчал раздражением. Беверли осмотрелась, напрягая зрение, чтоб точно ничего не упустить. А потом различила в углу тугой разноцветный комок и взвизгнула:
— Пап, — мама точно отругает её за занозы в ладонях, но сейчас было не до того. Она и не вспомнила бы уже, что едва не спланировала настоящий побег из дома.— Здесь котята!
Маленькие, ещё слепые, они тыкались Беверли в руки. Она взяла сразу двоих — чёрного и серого, прижала к щеке, вдыхая их тёплый запах. Прозрачные и мягкие когти впивались ей в шею и грудь, котята — каждый, раз, два, три, четыре, пять — стремились вскарабкаться повыше, принюхиваясь тоже и взволнованно пища на разные лады. Беверли рассмеялась, подбородком прижимая одного из котят к своему плечу. Тот не растерялся и, выпустив когти, повис на её растрепавшийся косе. Кожа на макушке натянулась — совсем не больно. Она знала, как бывает, если кто-то хочет вырвать твои волосы.
— Давай их сюда, девочка.
Беверли застыла. Один из котят, с подпалинами, продолжал топтаться по её животу, и довольно урчал. Кажется, утром она опрокинула на платье стакан с остатками молока. У неё скрутило живот.
— Беверли! — лестница гулко стукнула по откинутой крышке, и отец яростно охнул. — Ты что же, хочешь, чтоб я тут кости переломал?
Она облизнула губы пересохшим языком. Господи, почему же нельзя помолчать, что за пустомеля ты, девочка? Правда, она ведь не выболтала, скольких котят видела, так? Что, если отдать ему двоих, значит, остальные... Как она сможет выбрать?!
— Их не поймать, — выпалила она, свешиваясь в проём и отпихивая котят подальше от себя. — Они совсем дикие и пасти в пене, честное слово, папа.
— Если ты немедленно не спустишь чёртовых выродков, я клянусь Богом, что накормлю их мамашку самой большой порцией приманки!
— Папа, — судорога, пронзившая от пят до низа живота, поползла выше, в голове лихорадочно застучало. Слова влажно чавкнули в горле, как нарыв, что скорее задушит её, чем прорвётся однажды.
Она отползла назад, утыкаясь лбом в пол.
Они с матерью каждый месяц снимали с дыр в стенах фанеру, чтоб подсыпать ещё красноватых гранул крысиной приманки, и заколачивали всё, как было.
Видимо, однажды одну дыру пропустили, и чёрная жирная крыса выползла на середину спальни. Беверли поджала ноги, хватаясь за «Сказки братьев Гримм», которые напрасно читала перед сном. Она готова была уже запулить книгой в голову крысе (именно такие острозубые твари забирались ночью в кровать к девочкам, что трогают себя промеж ног или, не приведи Господь дают там потрогать мальчикам, и выгрызают им кишки). Но крыса вовсе не собиралась нападать. Она вперила взор мелких чёрных глаз в воинственное лицо Беверли и испустила пронзительный вопль. Закричала так громко и протяжно, что Беверли и сама вскрикнула, закрываясь уже не от мнимой опасности, а от её измученного взгляда, от вида кровавых кишок, лоскутами тянувшихся за лысым хвостом, как остатки мишуры на ссохшейся рождественской ёлке.
Она не могла допустить, чтоб и кошку мама так же деловито убрала в мусорный пакет и швырнула ещё полуживую в бочку для сжигания мусора.
Она отдала их. Отец не обронил ни слова, не велел Беверли ждать наверху, но она бы и сама не стала спускаться. Последний котёнок, он уже успел устроиться у неё под взмокшими волосами, скрылся за крышкой люка. Беверли продолжала чувствовать его тяжесть на шее. Долгие годы продолжала.
Надсадно проскрипела лестница, которую на этот раз отец даже не приподнял. Не было нужды раскрывать глаза, чтоб понять — он засовывает котят в холщовый мешок, а они цепляются когтями, думая, что всё ещё ползут по её платью...
Она всхлипнула, зажав рот подолом, и горячая рвота хлынула прямо на юбку, сквозь пальцы на колено, продолжавшее наливаться кровью, как жадный комар. Немного и лопнет. Её вырвало ещё раз.
До возвращения отца она успела кое-как привести себя в порядок, но не была уверена, что справилась хорошо — от боли перед глазами плыло. Ей хотелось рухнуться в кровать и спать несколько суток подряд.
— Поглядите-ка на мою девочку, господа,— отец приобнял её за талию, снимая с последних перекладин. Беверли не отстранилась — стоять самой было невыносимо. — Вот она, моя крошка, без тебя я бы не справился, Бевви. Так ведь?
Она постаралась не замечать свежих комьев земли на треснувших мысах его кроссовок, но запах, сырой, тяжёлый, болотистый, одолевал. Тошнота вернулась. И на миг, на долю секунды, когда отец поднял её на руки, Беверли в последний раз в своей жизни подумала, что любит папу.